Дмитрий Глуховский - Метро 2035

Гомер отнял ухо, посмотрел на Артема аккуратно; так, как будто ему нужно было растяжку на ощупь разминировать. И еще – сочувственно, но сочувствие старался спрятать, потому что понимал: леска невидима, сочувствием за нее зацепиться можно.

– Ты как? – спросил он. – Ты скверно выглядишь, по правде.

– Мне-то хана, – сказал Артем. – Может, неделя осталась. Ты пиши поэтому, дедуль. Записывай.

– Что записывать?

– Все. Все, что я тебе рассказал сейчас.

Гомер кивнул.

– Ладно.

– Тебе все понятно? Рассказать еще раз? – Артем привстал на здоровой ноге, выглянул в проход.

– Мне не все.

– Что не ясно?

Гомер мялся.

– Ну это… Все… Немного странно… Звучит. По правде.

Артем отодвинулся. Осмотрел старика с расстояния.

– Ты думаешь… Не веришь? Тоже думаешь, я ебнулся?

– Я этого не говорил…

– Слушай. Я понимаю, это все дико звучит. Но это правда, понимаешь? Наоборот, все, что ты знаешь про метро – что наверху жизни нет, что нам деваться некуда, что красные против Ганзы, что Ганза эта – добряки, что все вообще… Да вообще все – вот это именно – ложь! Мы просто в ней столько жили…

– Один город, еще может… Два там… – Гомер нахмурился, сделал над собой усилие, чтобы поверить Артему. – Но весь мир? И глушилки. И Ганза.

– Неважно. Ты пока запомни просто. А потом запишешь. Запишешь к себе? Меня не станет скоро, дед. Я не хочу, чтобы это пропало все. Вот тебе задача, слышишь? Я такое узнал. И если ты – ты! – не занесешь все это в тетрадочку свою… Никто никогда так и не узнает. Я сегодня попытаюсь… Неважно. У меня может и не выйти ничего. Но ты – понимаешь? – ты! – можешь что-то изменить. Сделаешь? Запишешь?!

Старик пожевал. Погладил курицу. Та сидела сонная.

– Даже если это и правда все… Кто же такое напечатает-то?

– Какая разница, кто?

– Ну как… А люди-то как узнают?

– Дед! Что, печататься обязательно? Гомер – тот Гомер, который настоящий – он ведь вообще ничего не писал. Он слепой был! Он говорил просто. Пел там… И люди слушали его.

– Тот Гомер – да, – согласился старик. – Который настоящий, – с унылой усмешкой повторил он. – Ладно. Запишу, конечно. А тебе к врачу надо. Что это за разговор – неделя осталась! И пойдем… Отведешь меня к ней?

– Спасибо, дед. Я потом тебе еще… Поподробней. Когда узнаю. Надиктую прямо. Если получится.

Гомер помолчал, пока шли. Что-то у него на языке еще нарывало, и он все сосал свой язык, стискивал зубы, чтобы не отпускать это. Потом пробубнил:

– И знаешь еще, что? Пришлось еще пару статеек для их газетки тиснуть. Заставили. Ну там, знаешь… Про прорыв на Шиллеровской…

– Но ведь это заставили, – сказал ему Артем.

– Заставили.

Вернулись.

А там все по-новому. Дитрих с товарищем доели и сгинули. А в Сашиной кабинке стонали. Все с ней было в порядке.

– Вот тут, – сказал Артем.

Переглянулись.

Сели ждать за дождиком, уставившись каждый в свой стакан. Гомер ерзал, кашлял. Артем слушал себя: что там? Ветер внутри выл. Крутил железные лопасти, скрипел, переделывался в силу, чтобы Артему еще немного побыть на земле. Где вы, белобрюхие небесные корабли? Куда летите по этому ветру? Глотал водку: в стакане от того, что пригубливал, расходилось розовое облако, а внутри у Артема – облако мутное, как самогон. Сон наваливался. Сколько он не спал? Сутки?

Достонали; вышел какой-то хмырь, застегиваясь. Улыбнулся, как победитель. Что с этим делать?

Гомер сорвался с места, зашаркал туда. Курицу бросил.

– Саша?!

– Гомер… Ты?..

Артем не двигался. Не его разговор. Но не слышать не мог.

– Боже… Ты тут… Зачем ты? Сашенька…

– Со мной все в порядке.

– Я… Я думал, ты умерла… Искал тебя там, на Тульской…

– Прости.

– Почему ты не сказала мне? Не нашла?

– А ты как меня нашел?

– Я… Артем. Знаешь его? Он мне показал.

– Он тут?

– Ты… Зачем этим занимаешься? Саша? Зачем ты – этой грязью?

– Разве – это – грязь?

– Тебе не надо. Нельзя этим. Давай, ты… Собирай вещи свои. И пойдем.

Артем огладил наганный барабан. Не прямо сейчас. Завтра, послезавтра – когда к ней явится Бессолов. Пускай ответит. После этого – пожалуйста. Хорошо? Курица смотрела на него, голова набок.

– Куда? Я не пойду никуда.

– Как это? Тебя держат тут? Ты в рабстве? Мы можем… Я попрошу…

– Нет.

– Я не понимаю! Ты можешь другим зарабатывать… Если тебя выкупить нужно… Тебя нужно выкупить?

– Я не в рабстве.

– Тогда что?! Я не понимаю…

– Я тут на своем месте. Расскажи лучше про себя, как ты? Как… Хантер?

– Не знаю. Господи… Что значит – на своем месте?!

– Я там, где я нужна людям.

– Это глупость, это бред! Тебе восемнадцати нет еще! Что ты такое говоришь?! Это бордель! Притон! Все эти грязные мужики… Это не может так продолжаться! Мы уходим!

– Нет.

– Пойдем!

– Пусти!

Курица вслушивалась: переживала за Гомера. А Артем не вмешивался. Прав не хватало. Да и на чьей стороне вмешиваться?

– Ты не должна! Ты не имеешь права! Ты не проститутка!

– Как будто это самое плохое, что может случиться с человеком.

– Ты… Бедная девочка. Я потерял тебя… Я виноват…

– Ты не виноват. И ты не мой отец.

– Я и не… Зачем тебе здесь быть? Тебе не нужно!

– Это все? Ты же думал, что я умерла. Вот я, живая – какая разница, проститутка я, или нет?

– Ты! Не! Проститутка!

– А кто?

Какой-то человек остановился у открытой двери. Затылок обритый собран в складки. На плечах куртка кожаная топорщится. Охранник? Проверяет, можно ли хозяину зайти? Артем протер глаза, подался вперед, посмотрел вправо и влево. Темные волосы на пробор, мешки под глазами – нет такого человека в толпе?

– Ты не та девушка, которая станет за патроны себя… Которая позволит… Себя… С собой такое… Я тебя не такой помню!

– Ясно. А если я такая теперь, то что?

– Нет! Это мерзко!

– Ну сделай меня другой в своей книжке. Сделай меня такой, как тебе нравится. Какая разница, чем я занимаюсь в жизни? Какая разница, что там с Хантером?

– При чем тут это?!

– Ты закончил свою книгу? Чем? Что случилось на Тульской?

– Я не понимаю. Потоп! Прорыв вод.

– Чудо. Чудо у тебя там?

– Это не финальный вариант.

– Ну поправил же резню на чудо. Вот и меня поправишь. Сделай меня феей. Прости. У меня следующий гость сейчас. Я по записи принимаю. Как доктор. Сделай меня доктором.